10 августа 1557 года, в день праздника Св. Лаврентия (Сан Лоренсо), смешанная англо-испанская армия одержала победу над французскими войсками в битве при Сен-Кантене. Город был варварски разграблен, а церковь Сан Лоренсо разрушена. Филипп II, с нетерпением ожидавший исхода сражения в Камбре, при радостном известии о победе дал обет воздвигнуть новый храм Сан Лоренсо. Будущее сооружение должно было вместить монастырь, личную резиденцию короля и во исполнение завещания покойного отца, Карла V,— усыпальницу испанских монархов.
Мученик Лаврентий был особенно близок испанскому сердцу, поскольку он происходил из Арагона. По преданию, план сооружения подражал решетке, на которой, согласно легенде, святой был сожжен заживо в 261 году по приказу римского императора Валериана.
Такова общепринятая версия, которая, вероятно, и на самом деле послужила одним из реальных поводов строительства Эскориала. Значительную роль могло сыграть и то, что мистически настроенный и нелюдимый король, которому не нравился уклад жизни в Мадриде, его новой столице, искал уединения и, по словам Хосе Сигуэнсы, «захотел удалиться от крика и шума своего двора в место, которое помогло бы его душе устремиться к благочестивым мыслям, к чему он имел большую склонность».
Однако сооружение Эскориала на расстоянии сорока пяти километров от Мадрида, у скалистых отрогов Сьерры-де-Гвадаррамы, имело и более широкий смысл.
Образ королевской резиденции, воплощавшей мощь испанской монархии, рождался постепенно. Начиная с эпохи Карла V этот образ находил все более зримое олицетворение в памятниках зодчества. Перестраивался Алькасар в Севилье, архитектура которого приобретала черты холодной парадности, и лишь садовые павильоны в мавританском стиле сохраняли ощущение когда-то царившего здесь изысканного наслаждения жизнью. Традиции старой арабской культуры и идеалы новой «ученой» архитектуры пришли в вопиющее противоречие. Наглядное свидетельство — сооружение Карлом V дворца в альгамбрском ансамбле, затея, заранее обреченная на неудачу и, как известно, так и не получившая завершения. Но образ гранадского дворца Карла V уже заключал в себе ту идею державного представительства, которая отражала дух времени и в гораздо более четких грандиозных формах до конца осознанного замысла воплотилась в эпоху Филиппа II.
Как символ абсолютизма Эскориал по-своему не менее типичен, чем воздвигнутый столетием позже Версаль Людовика XIV. Но сразу же обнаруживается и их глубокое отличие. Версаль — новая резиденция французского монарха, куда переехал весь двор,— стал фактически «государством в государстве». Неосуществленная постройка Иниго Джонса — грандиозный королевский дворец Уайтхолл в Лондоне (как известно, была сооружена только его небольшая часть, так называемый Банкетинг-хауз, 1619-1622 гг.) — располагалась в центре города. Строительству Версаля и Уайтхолла была присуща четкая общественная функция. Иное дело — Эскориал. Его замысел как храма победы или королевского пантеона, его строительство в уединенной и удаленной по тем временам от столицы местности, его масштабы, слишком огромные, чтобы быть должным образом использованными во всем своем объеме,— все производит впечатление утопичности. Следует предположить, что создание единственного в своем роде архитектурного комплекса, которое стало делом жизни Филиппа II, было не только королевской прихотью, но и проявлением столь свойственной испанскому монарху маниакальной приверженности идее.